Как живется вам без СССР? - Страница 28

Возвращаться к таким людям никогда не хотелось, потому и не долетали до Анны телеграммы, будь они даже из другого созвездия.

Но не все было в жизни печально. Много случалось и смешного. Однажды в редакцию поступила жалоба, мол, по какому праву журналистка написала, что урну для голосования принесли в дом старейшей жительнице села Таисии Ивановне Петровой?

— Машке Богачевой уже 87 лет, а никто не считает ее самой старой. Вы меня оскорбили, извинитесь, пожалуйста.

Извинилась Анна, куда же деваться?

В другой раз написала в зарисовке, что молодая горожанка Алена встречала мужа с фронта в голубом платье. В райком тут же полетела жалоба, что Алена была одета в тот день в белое платье с голубым по полю горошком.

Хади спросил, жива ли мама Анны, где нынче ее братья? Как поживает подруга Ольга?

— Мама здорова. С братьями все в порядке. В институт не пошли, но уже работают.

— А Ольга?

Неплохо жила Ольга. Летала с мужем в Париж, Нью-Йорк. Рассказывать дальше не хотелось. Когда Иван тяжело заболел, тут же — развод. Теперь однокурсница замужем за его начальником. И часто, как прежде, Ольга норовила разрушить отношения между другими людьми. От зависти, что ли?

— У нашей делегации сегодня траур, — сказал невесело Хади.

— В чем дело?

— Мухаммед погиб.

В университете студенты-южане устроили забастовку и потребовали, чтобы на собрания не приглашали больше братьев-мусульман, по требованию которых недавно в стране даже казнили старого уважаемого муллу лишь за искажения, с чьей-то точки зрения, толкований Корана. Но ректор братьев-мусульман приглашал по требованию правительства, которое уже полностью стояло за то, чтобы все сферы жизни, светские и научные, даже там, где жили анимисты и христиане, зависели бы от норм мусульманской морали.

На юге, однако, верили не в Коран, а в духи предков, как, положим, люди из племени Ним. Народ Нуэр разговаривал с ветром, небом, птицами. У народа Шиллук божеством считался их король. Действовала на юге и католическая церковь.

Но правительство требовало всюду внедрять мусульманство. Мухаммед, находившийся в это время в Хартуме, был разъярен, когда узнал, что в его вузе забастовка, хотел немедленно наказать студентов и решил срочно лететь к месту событий. Летчик отказывался, говорил, что в песчаную бурю не летают, хабуб есть хабуб. Но Мухаммед настоял.

— Неужели погиб в авиационной катастрофе?

— К сожалению, летчик тоже.

Выходит, что ретивость Мухаммеда, уж больно не хотелось ему терять дворец, доверие и любовь вышестоящих, впервые обернулась для него злом. То, что прежде приносило большую удачу, в другой жизни карьериста и погубило. Впрочем, кто его знает? Может, лишь таким и дает жизнь трассу, лишь таким разрешает взлет? Ну, бывают случайности, и что же?

— Мы так много говорим о других, — поворачивается Хади к Анне. — Может, поговорим о себе? Скажи, что случилось тогда?

Этого-то Анне не хочется. Боль и через сто лет боль. Незалюбила жизнь, на том и точка. Пусть теперь не каждый день ее нравится, зато каждый миг стерпится. Когда-то ей хотелось поговорить с деревом, под которым Хади, возможно, прятался от жары, с пика Коммунизма увидеть, что происходит в Африке нынче? Но когда перебирала предыдущие события, то отворачивалась от прежней жизни навсегда.

Ждать двоих и никого не дождаться, каково? Каково это — споткнуться, упасть и порвать душу так, чтобы потом тайком штопать, цеплять ее кое-как нитками целую жизнь?

«Как мало им было нужно!» — часто с обидой думала она, вспоминая обоих. Тепла и любви к ним сохранилось еще так много, будто в вулканическом подземелье, что хоть лавой извергай их за ненадобностью. Но поговорить, а тем более рассказать о своей беде в том райцентре, где так переживают за огурцы и погоду, было абсолютно не с кем.

Университетский мир с его обширнейшей географией и проблемами в масштабах целой планеты тут был чужд и казался бы несуразным.

— Почему ты мне написала, что малыш умер, а другим сказала, что он живой?

Съежилась ли Анна в этот момент, испугалась? Нет, беды в жизни ее уже было столько, что теперь не до страха. У катастрофы, в конце концов, два автора. У той беды были два родителя. И пусть не только она знает все до конца.

Перед выпускными экзаменами в коридоре неожиданно встретился Халим, который вдруг остановился и любезно поклонился.

— Как живешь? — скабрезно улыбаясь, спросил он. — Ты подумала, зачем черным парням — белые жены? Нам своих девушек девать некуда. Мы делаем все, чтобы вас и рядом с ними не было.

Неподалеку обсуждали свои проблемы вьетнамки. В шелковых, голубых и розовых платьях они были такими свежими, веселыми, за версту видно, что ни одна проблема еще не удушила их молодые чистые души.

— Никогда Хади не остался бы с тобой. Чушь это все.

— Почему?

— Хочешь знать правду, не боишься?

В жизни у каждого человека много сквозняков, но чем еще можно напугать женщину после известия о том, что умер ее ребенок?

— Когда вечерами Хади уходил от нас, он говорил, ну, я пошел к своей шлюхе.

— Не может быть! — вскричала Анна, весь мир которой перекручивался в это мгновение по спирали, кинулся вверх-вниз, перевернулся слева-направо, вывернулся наизнанку, показав вдруг самую что ни на есть черную сердцевину ядра.

Что думалось в этот горький момент ей? А промелькнула мысль о том, что неужели и тут лишь пошлость? Забота только о собственном благополучии? Почему же мужчине доступны все параметры необъятного мира, если ему это позволяет сознание, а женщине выпадает одно: не жена, так непременно — подленькое «шлюха». У всех народов и во все времена. И в войну, и в мирное время. И на севере, и на юге планеты… И у физиков, и у якобы лириков. Ну, хоть когда-нибудь сдуется этот пузырь мужского превосходства над всем тем, что не укладывается в стандарт малограмотного самца и его узколобых представлений о жизни? Неужели между мужчиной и женщиной — совершенно еще неизведанный, не изученный до конца ни одним психологом огромный космический мир?