Как живется вам без СССР? - Страница 173
- Предыдущая
- 173 / 206
- Следующая
173
Лишь им и Богу я слуга.
Газета рассказала еще и о том, что Гриша был активным участником последней недели кровавого октябрьского побоища и чудом избежал расстрела.
Что случилось, матушка-Россия?
Что же есть твой настоящий путь?
Ты опять по ступицу в трясине,
В яме лжи колес не провернуть.
Ты кому доверила в потемках
Наводить маршрутные ходы:
В их руках не компас вовсе — «фомки»
Под твои несметные склады.
Оглянись, подумай, встань на паперть,
Вспомни — с кем в дни мира и войны
Ты могла стоять, стояла насмерть —
Вот они и есть твои сыны!
А не те, кто за твоей спиною
Всей шакальей шкурою дрожа.
Все искал, какою бы виною
Взять тебя прирезать без ножа.
Сколько можно отвечать любовью!
Ясно ведь до боли у виска:
Клоп не может обойтись без крови,
Плющ — без древа, гниль — без колоска.
Подготовив новый поэтический сборник «Пепелище», поэт долгое время не имел средств на оплату типографских расходов, потому что в нашем богатеющем мире работал вахтером на одном из предприятий города Владимира, где зарплату хоть и платят пока еще, но такую мизерную, что хватает ее лишь на прожиточный минимум.
Хотел Гриша стать народным избранником во Владимирской Думе, но подлые составители избирательных листовок написали, что он — вахтер, и ни слова про факультет журналистики МГУ и стихи, хотя мой однокурсник выпустил уже несколько книг и выступал почти на всех творческих вечерах города.
Конечно, в округе за вахтера не голосовали. В Думу, как и прежде, прошли те, кто на телевизионном экране красовался в костюмчике от Кардена.
Конечно, было бы неплохо, если бы судьба поддержала материально стареющего и уже очень больного поэта. С другой стороны, сколько времени и сил потратил бы Латышев на выдвижение человечных законов, которые в буржуазной России так и не прошли бы.
И, возможно, благодаря тому, что Гриша со своим поэтическим даром остался один на один, он нашел в себе такие пронзительные строки, полностью совпадающие с моим восприятием жизни, что мне непременно захотелось их довести до всех читателей моей книги.
Такими однокурсниками, даже если их уже нет на земле, такими светлыми людьми можно только гордиться.
«МОЙ ОДНОДУМОК: ОНА ЕСТЬ ЖИЗНЬ! И НАДО ЖИТЬ!»
«Когда б Творец позволил под луной мне путь проделать на землю повторно, я б умолял и нежно и покорно в степи российской стать хотя бы терном. И не желал бы участи иной.
Не спорю, есть где-то и выше красоты… А мне эти очень простые картины — овины, поля да леса в паутине и низкое небо, частенько — без звезд, понять не умею, в чем дело, — до слез, до сладостной боли в восторженном сердце, дороже, чем жизнь…
Не обижаюсь я на жизнь. Она строга и неподкупна… Она есть жизнь! И надо жить…
Не просто жить да быть, а страстно, не балуя, все светлое крепить теплом и поцелуем.
И ничего, что были годы десятилетий тяжелей. Седин серебряные воды не затуманят свет полей. Как и Душа не замутится, не сдастся ветреной судьбе, пустому звуку, злой странице, навету, глупости, беде.
Не кое-как, не на досуге, а мощной силой и сполна сентябрь оранжевые струги лесов, куда ни глянь, в округе вздымает на крутых волнах.
Любовь, лишь ты, любовь, ведешь людей и птицу, и листья, и зерно по жизненной странице… с которой мне проститься и надо бы уже, но — позже как-нибудь…
А вы, друзья мои, пожалуй, правы, что я в серьезном возрасте своем похож на загустевшую отаву: цвету незнойным трепетным огнем.
И пусть прохожие полощут на свой манер судьбу мою: я — нищ, с сумой пришел на площадь… И — строки нищим раздаю.
Такое нынче время — осень. Уныла лиственная осыпь… Когда-то, видимо, старенье придвигнет каждого к смиренью — но нет его в глазах моих! А есть гордыня быть моложе, любить весь этот мир до дрожи и каждый час, и каждый миг.
Осенние самые трудные дни… Но топится печь, и дрова полыхают, и видишь: не правы, кто Родину хают — и в этом не вышла, и в том не взяла… Я счастлив, что здесь меня мать родила.
Вновь пролески сделались пустыми, отзвучали птичьи голоса. Догорать торопятся без дыма октябрем плененные леса. Этот плен и сладкий, и не сладкий. Он почти как поздняя любовь, у которой те же неполадки, но куда стремительнее кровь.
Когда по лабиринтам лжи нас сила тащит ломовая, пытаться говорить про жизнь — что под колеса лезть трамвая. Но и молчать, когда вампир живую плоть низводит в трупы, и не кричать на целый мир, хотя б одной строкой, — преступно!»
Глава IV
НЫНЧЕ ХОРОШЕЕ ЛЕТО
«ТРУДНЫЙ ПЕРЕХОД»
Невозможно оторваться от этих картин: молодая, мягко улыбающаяся женщина на второй день после свадьбы несет на коромысле ведра с водой. Около нее задорные сельские ребятишки на санях. На другом полотне после удачного похода в лес пытаются пройти по шаткому бревну через речку смешливые грибники. На всех лицах у этих деревенских людей — радость, восторг от жизни, лукавинка. С лукавинкой и название второй картины. Мол, у грибников — «Трудный переход».
— Ах, этот Сычков, — сказали как-то в Союзе художников Мордовии, — потому он всем и нравится, что лакировал действительность. Разве на его полотнах реальная жизнь?
Ну и возмутилась Софья Никаноровна Чижикова, услышав такое мнение.
— Много они чего понимают, — вспыхнула она и начала вспоминать то прекрасное чудное время, которое у всех народов можно назвать одинаково: началом жизни. Началом жизни каждого поколения.
- Предыдущая
- 173 / 206
- Следующая