Как живется вам без СССР? - Страница 67

Ну, как объяснишь ей, что сорок пять лет на Земле нет места их любви? Стонущей птицей по сей день летает она над полями и реками, а никак не может опуститься на ветку, чтоб где-то свить гнездо. А пока его нет, мужчина и женщина, живущие теперь далеко один от другого, почему-то время от времени ищут друг друга. Зачем, правда, они в этом постоянном поиске, так никто из них толком и не мог ответить даже себе? Но вот отчего-то ищут и нынче опять увиделись.

— Да, это муж! — улыбнувшись, ответила женщина торговке вареными початками кукурузы, чтобы окончательно не разочаровывать ее в жизни.

— Береги ее, гляди, какая она у тебя красивая! — тяжело вздохнув, ответила та, наверно, вспомнив, как в свое время не уберегли ее. И как в свое время потеряли и то, что от веков связывает на Земле с этой жизнью каждого.

— Зачем возвращаться домой? Давай пообедаем в кафе и поедем в центр!

Красная площадь не производила впечатления молодого, с живо бьющимся пульсом центра страны. Мавзолей, доступ к которому был перекрыт, как перекрыт нынче и доступ к идеям равенства и добра, был накрыт огромной ветхой сеткой. По мостовой, четко и звонко чеканя шаг, больше не шли торжественно к заветным дверям часовые, стройные крепкие парни с винтовками на плече. Площадь, перегороженная и перекопанная, как обычный перекресток, не производила впечатления таинства, которым хотелось бы напитать и обновить свою душу.

Мужчина и женщина возвращались к метро длинными коридорами ГУМа, в прохладе которого можно было передохнуть, полакомиться мороженым.

— Гляди, я привез тебе из Нубии «Twix», а его и в ваших магазинах полно, — удивился он.

— Глобализация, — вздохнула она и сделала вывод. — Теперь все на земле одинаковое.

— А еще я тебе привез в подарок «Chanel № 5», а эти духи и у вас стоят на полке.

— Ну и что. Твой подарок дороже.

Гостя еще удивило, почему на окраине города, как он успел заметить, помидоры стоят сорок рублей, а в центре — четыреста?

— Глобализация, — опять ответила она, но мысли теперь высказала иные: — Надо, чтоб чужой дядя в России зарабатывал. Видишь, помидоры с Кипра… Нашим людям уже многое не позволено. К тому же наш мэр сказал, что Москва — только для богатых. Поэтому в центре все невыносимо дорого. Неимущих потихоньку выдавливают на окраины.

— И наш мэр тоже сказал, что Хартум только для богатых… И чтоб люди, которые убежали от войны, убегали опять туда же…

— Под пули?

— Ну…

— Неужто? Где же они, подлые, эти главы городов, такую проходят стажировку, чтоб по всему мира галдеть одно и то же?

Вот так, хоть и мельком, как и прежде, они опять вместе познавали и обдумывали новую жизнь.

У фонтана, около которого десятилетиями встречались разлучившиеся, они присели на лавочку. Рядом стоял какой-то пожилой и очень уставший турист. Женщина подвинулась, показала жестом, мол, садитесь. Турист присел, поблагодарил кивком головы, обратился с каким-то вопросом на английском, которого женщина не знала, как почти все англичане не знают ни одного другого языка в мире и вовсе не стыдятся этого. Ну, почему бы с них не взять пример и не любить беззаветно, в первую очередь, свой язык?

Туристу ответил мужчина, прежде живший в англоязычном мире, спросил, из какой он страны, а тот объяснил, что по национальности еврей, перебрался в Израиль из Румынии.

— Кто она тебе? — спросил турист, и женщина поняла вопрос, как понимает все каждая женщина, когда заходит речь о ней.

— Фрэнд! — ответил мужчина, хотя его спутница знала, что он уже вдовец и прилетел именно к ней. И как все женщины в мире, не показала виду, что поняла, какую меру отношений определил он ей.

Турист поднялся, поспешил к жене, которая стояла неподалеку и уже подзывала его рукой.

Набережная реки перед Московским университетом тоже очень изменилась. Прежде тихая, вдоль которой когда-то прогуливались иностранные туристы или студенты, чаще всего парень из другой страны и русская девушка, теперь эта набережная превратилась в базар. На ней длинными рядами около деревянных настилов стояли таджикские гастарбайтеры и бойко торговали… русскими матрешками. Вокруг них с диким ревом и на дорогущих мотоциклах носились рокеры.

— В Норвегии таджики на набережных захватили торговлю рыбой. Везде стоят и держат в руках рыбу, — поделился своими впечатлениями Хади и долго глядел на церквушку, у которой они когда-то поднимались из глубокого зимнего оврага. Вокруг храма на каждом пятачке теперь стояли шикарные лимузины, будто разговоры с Богом небеса неплохо оплачивают, уже по высшей таксе.

— Шумно тут, пойдем, — сказал недовольно гость, повернулся лицом к площади и удивился:

— Помнишь, тут было море цветов. Почему теперь их нет?

Да, когда-то здесь были огромные пышные клумбы из пионов, роз, гвоздик, многоцветных петуний. Но… теперь даже фонтаны не сверкали на солнце и не остужали на этом пространстве жаркого дня. Эта бесхозность как-то очень быстро, логично, будто в теореме, доказывала, что страна в упадке, она не в высь, не в мечты, похожие на неслыханную роскошь, уносится, а с трудом тянет каждый свой день.

На огромной площади, на которой они много лет назад встретились, спутники долго любовались университетом. В его комнатах когда-то, упрятавшись от мороза, грелась их любовь, но стоило покинуть эти стены, как ледяной шквал житейских бурь опрокинул женщину в сугроб, ибо ни одна женщина в мире не пережила как благость свои потери после разлуки.

А он? Когда ее потерял, вскоре зачем-то начал упорно искать. И вот они, как в далекой юности, идут по набережной реки, радуются встрече, рассказывают друг другу веселые истории и вдруг видят, что их радость, неназойливая, тихая и даже какая-то печальная, вызывает у пожилых прохожих любопытство, у молодых — гнев и грязную усмешку. Как и прежде. Когда в далекой молодости шли они по этой же набережной. Отчего он и не остался жить в стране, хотя и много хорошего было у него в Москве. В этом городе каждую минуту пришлось бы помнить, что он — черный мужчина, а она — белая женщина, и то, что они рядом, многим, видите ли, не нравилось: у одних такие отношения почему-то вызывали отвращение, у других — презрение.