Как живется вам без СССР? - Страница 91

За окном мелькал чахлый европейский лес, который в России сошел бы просто за хмыжничек.

— Когда пересечем польскую границу, я должен выйти. Тут семья погибшего товарища. Не хочу в письме, сам хочу поведать… Отцу и матери его.

— Это опасно… Могут потом заподозрить…

— И ладно… Прежде куда опаснее было. Выгонят с трактора, в тайгу уйду — телок от комаров охранять… Я хорошо знаю эти места, только на час-два исчезну. Потребуется, напишу потом объяснительную. В Варшаве делегацию догоню.

Сосед сложил газету, пожал плечами, не зная, что предпринять, потом хлопнул Василия по плечу, добавил сурово:

— Я ничего не видел и не слышал. Кажется, вы в ресторан удалились и в купе еще не заходили.

Год назад Вольдемар Олеховский обзванивал друзей:

— Пан Войтех, приходи на Сильвестр! Я пшедам к Новому году теля. Гулять будемо…

— Пани Зося, и тебя ждэмо!.. Я только на один день в Веймар, там мясо дроже, дюже дроже…

Продал Вольдемар в Германии теленка, как раз Советы открыли границы, и хотел было идти к автостанции, как вдруг увидел, что большая группа поляков направляется к каким-то воротам. Что старому Вольдемару делать, если любопытство убивает не только женщин? Конечно, он вместе со всеми… Ходил по баракам, слушал экскурсоводов, с возмущением реагировал на куски мыла, сотворенные из какого-то в прошлом живого человека. Но вот делегация подошла к стенду, на которой висела одна-единственная девичья коса. Огромная, с белыми, почти золотистыми завитками…

— Матка боска! — вскричал неожиданно Вольдемар и повалился на пол, как подкошенный.

— Пан, что с вами? Кто с вами цо то зробыв?..

Но Вольдемар вопросов не слышал, на просьбы не реагировал. Схватившись за голову, он просто кричал. Дико и страшно кричал… Безумным взглядом уставился на стенд и кричал:

— Эва, Эвушка, злата дивчинка, вот ты где то есть, коханна лебедушка!..

Много лет назад, когда война ушла далеко на Восток, Олеховские радовались, что она ничем ничего не тронула семью, лишь где-то на фронте Тадеуш, но письмо как-то передали люди, что жив, здоров, где-то в артиллерийских мастерских ремонтирует у Советов машины. Не на передовой, в боях не участвует.

— Дай ты мне спокой! — выговаривал он жене, когда та часто вспоминала сына. — Технику Тадеуш знает, любит, я его этому научил. У русских приживется на ремонте танков, выживет…

Потом весточка какими-то неведомыми путями пришла почему-то из Франции, не тревожьтесь, мол, все в порядке. Выполняю боевое задание, пока не буду писать, не волнуйтесь…

Вот и жил поляк благополучно на своей дальней ферме, не слыша взрывов, чужих стонов, не видя перекошенных от смерти молодых, костенеющих лиц.

Но однажды прибыла-таки на хутор немецкая солдатня. Вольдемар затолкал своих близких в погреб, накрыл крышку хворостом и подобострастно, спешно затараторил:

— Господа, шнель, шнель, вот вам курка, вот поросенок, берите этого товара, сколько хотите… Для мужественных солдат рейха ничего не жалко.

Фрицы нагрузили бортовушку, уже тронулись, подъехали было к перелеску, как вдруг откинулась крышка погреба и пятнадцатилетняя дочь Эва, неугомонная, вечный неслух, заплясала от радости.

Немцы увидели девушку, дали задний ход, поймали Эву, швырнули ее за борт… Как же она кричала, когда прямо в машине начали они рвать на ней одежды. Вольдемар, как собака, бежал за автомобилем вприпрыжку, умолял отдать девочку, не трогать, не бить, ведь у господ-зольдате тоже есть киндер.

В этом соревновании по бегу «человек и машина», конечно, выиграл автомобиль. И война. Которая всегда побеждает малодушных.

Поляк, однако, не смирился, двинул в город. Набравшись смелости, ходил от одной канцелярии к другой, расспрашивал немецких чиновников о тех солдатах, машине, о дочери. Все вежливо улыбались, разводили руками, кое-кто даже говорил: «пшел вон, старый пес», но никто ничего не мог рассказать об Эве. И после войны о девушке тоже много лет ни слуху ни духу.

И вот год назад на стендах с абажурами и сумками из человеческой кожи в бухенвальдских бараках Вольдемар узнал косу дочери, длинную, с очень нежными, как у королевы, завитками. В тот же день, пока отливали его водой да вкалывали сердечное, покопались в архиве служители и даже сообщили отцу день смерти Эвы. Нынче, отмечая эту жуткую дату, Вольдемар на своем хуторе напился до полусмерти и уже не кричал. Он рычал, выл, бил стаканы.

— Матка боска, зачем? Я двоих дитей выкохав, а ты их збирала. Теперь я один, зовсим один.

— Мовчи, дурний, не то ще накликаешь. А Тадеуш?

Стукнула во дворе калитка.

— Чуешь? То мий Тадеуш. Беду почуяв у нас. Приихав подмогу дать.

Хозяйка дома выглянула в окно и сердито крикнула на мужа.

— Зовсим, дурний, розум потеряв. То якись дядька.

В дом вошел незнакомый человек, в теплом ватном, не по польской погоде, пальто.

— Пан, вы к кому?

— Мне бы пана Олеховского…

Услыхав русскую речь, хозяйка насторожилась, потом не выдержала, со злостью показала на мужа.

— Видите, пан… Неведомо цо то, вин зробив целый балаган.

Однако Вольдемар поднял голову, слегка протрезвел и резко махнул рукой перед лицом гостя.

— Ты, пан, прийшов узнать, где мий Тадеуш? Вы, русские, все из НКВД Не выйдет. Никому, о, курва, не скажу…

— Что ты, Вальдек, чушь несешь? — накинулась на мужа худенькая, плохо одетая женщина, похожая на того парня, который сидел с Веревкиным в лайнере в одном ряду и за несколько минут до смерти тепло ему улыбался.